В мокрый снег брошенные книги…

Отец его, латышский немец и видный инженер – железнодорожник, Иосиф Конрад, человек был практичный и, по складу натуры немецкой, неукоснительно педантичный во всём, что касается порядка и последовательности — он и сыну прочил инженерную будущность: оставалось только руку занести с пером чернильным, да бумаги чистый лист к себе придвинуть – и готово прошение в Санкт – Петербург, на имя ректора института инженеров путей сообщения – доброго знакомого, товарища по гимназии. И назавтра сын Николаша уже в студентах бы числился, а лет через несколько готовым инженером – путейцем вышел, и на всю жизнь обеспеченный человек — с такой ведь профессией никогда и нигде не пропадёшь, всюду на «ура» встречают: с каждым годом всё более и более дорог железных в Империи Российской строится, весьма велика в специалистах надобность. И льготы им, и привилегии – работайте: дело государственное. Неоглядны просторы Великой России – на сто лет вперёд прожектов составлено: до Архангельска, до Якутии, до самой Камчатки магистраль поведём…
Опять же – династия семейная: всего рода, всего древа фамильного основа, и гордость, и почёт, и жизни состоявшийся смысл. И высоты общественные, и звания, и ветвей родовых знатные имена — всем на удивление поднялись бы.
Много размышляя об этом, инженер Иосиф Конрад едва – едва с собой справлялся, чтобы не выдать настроения восторженного, рвущегося неистово: а ну как сглазишь нечаянно, вспугнёшь удачу, омрачишь праздник жизни? И потому, под хмуростью напускной, тихо радовался, на Николашу поглядывая: вроде бы не спорит сын, не возражает — согласен, значит, с будущностью такой. И хорошо. И ладно. Ему ведь добра желаем, ради него всё. Как там у русских пословица говорит: не нужен клад, коли в семье лад? Правильно, пусть лад и будет.
Точно так думал и сам Николаша: пусть будет лад. Он загодя знал, что ни о какой инженерии и речи быть не может, и близко он к ней не подойдёт – не по душе она ему, от одного слова тошнит. Но отца и мать Коля любил, семьёй дорожил, и огорчать никого не хотел: знал – всё образуется, всему своё время. Отец благоразумен, рассудителен, всегда говорит правильно. Мама, Анастасия Александровна, вся добротой дышит, в глазах – тихий, мудрый свет. Вовек не забыть её драгоценное слово, путеводный совет материнский: «слушай своё сердце, сынок…». Голос сердца и помог ему тогда нужные слова найти, чтобы отказом отца не обидеть, чтобы выслушал он жизненные замыслы сына, и понял их, и принял, и благословил…
…В 1905 году исполнилось Николаю 17 лет. Жили в Жуковке: здесь он на свет появился, здесь и крещение принял – малая и милая сердцу родина. Мама — старшая дочь местного священнослужителя, отца Иллариона — любила с сыном во храме Господнем бывать, песнопения православные слушать, восковую свечу затеплив… Она и крестик серебряный, и ладанку заветную сыночку подарила – на доброе здравие и удачу неизбывную. И отец проникся, православие принял, и даже на клиросе пел, да хорошо так, истово, с чувством, со слезой радостной на щеках – всей душой приник ко светлой нашей вере…
…Что было в тот год в России? С тихой радостью сокровенной, с удовольствием сердечным всю жизнь помнил Николай тот светлый день, когда озарилось село проникновенным по красоте и святости своей колокольным звоном: Вседержавным, во славу Всевышнего, молебном Россия праздновала событие высокоторжественное — в Санкт – Петербурге родился князь императорской крови Никита Александрович, сын великого князя Александра Михайловича и его двоюродной племянницы, великой княгини Ксении Александровны. Нарядная церковь, слёзы восторга и благодарения, и — маменька, как святая, с глазами распахнутыми, сияющими добротой и раем, снизошедшем на грешную землю…
…Но неизбывна грусть, во взгляде испуганно затаившаяся – мама как будто провидицей была: неминуемы Священного писания пророчества – всегда говорила, и вот он, тут как тут – новоявленных бесов непотребный шабаш, девятьсот пятого года революционная смута. В столицах беспорядки, баррикады – да что там в столицах: в Жуковке, тихой, богоспасаемой Жуковке — и то перья подняли разнообразные провокаторы. Слава Богу, не церемонились с ними, не пришло ещё их время – надолго захлебнулось бунтарское отребье.
…Николай Конрад всегда поминал — как образчик безвкусия — замусоленной присказки убожество — «сам не знаешь, где найдёшь, где потеряешь»: он всегда люто ненавидел примитивизм и словесную неряшливость – от мамы перенял, на классической поэтике воспитанной. А тут – кто бы подумать мог – во плоти явилась чумазая прибаутка: нашёл нежданно – негаданно, нечаянно, как будто споткнулся: был март на улице метельной и лавка антикварная, босяками разграбленная, и в мокрый снег брошенные книги… Редкостные, старинные, святоотеческие… Босяков тех, слыхать было, поймали, высекли до полусмерти, в острог определили – один помер в тот же день – «от совести», как тогда принято было говорить, а другой помирать не захотел, погодить решил, только ноги у него отнялись. Но он мало горевал, в инвалиды определился, и ушёл жареными семечками торговать на угол Табачной – ныне Почтовой — улицы. Не один год на колодках просидел, и продавал выгодно – преотменного вкуса семечки готовил, наловчился. Три года так прожил, а на четвёртый, в начале декабря, замёрз в запое: вечером субботним из гостей возвращался, да поторопился, не угадал, в кювет опрокинулся, в бурьян мёрзлый, барахтался, конечно, как мог, да куда там — без ног-то: так, через полчаса — час, и околел тихо – мирно…
…А Николай те книги пособрал, от снега отряхнул, высушил — почти все спас, а одну особенно облюбовал – иллюстрации красочные, кофейного цвета страницы, в обложке мраморной — и были в ней – так уж вышло, так уж, видать, обязано было случиться — средневековой Японии поэтические шедевры – и, конечно, выхваченные наугад, чеканные строки:
На вечерней заре хорошо нам по озеру плыть.
Налетающий ветер большой не поднимет волны.
Красотою таинственной манит бамбуковый лес,
И кувшинки озерные дивной прохладой полны.
До последних дней не переставал Николай Иосифович сам себя вопрошать восторженно: как это он, с молодых ногтей твёрдо решивший быть либо врачом, либо священником – стал вдруг учёным – востоковедом, которому предстояло побывать и в Китае, и в Японии, и пожить там по нескольку лет, и полюбить эти удивительные страны, и языки их, как родные, изучить… Неужто дело в той «озёрной прохладе», в обворожительных строках загадка ли? И с просветлённым лицом вздыхал глубоко: а почему бы и нет? А наверное – да! Непостижим человек, неогляден во Вселенной своей – и слава Богу! И не нужно его разгадывать, а принимать таким, каков он есть, каким Господь его сотворил – промыслил…
…Шли годы… Уже пережила Россия и войну Первую Мировую, и революция семнадцатого года прошла по ней кровавым смерчем: не было уже той России, не было Империи. Кто бы знал, кто бы ведал – не во сне приснилось, не избыть жизни скрижали горестные: в 1939 году, в Москве, арестовали чекисты Николая Конрада — как японского шпиона. Дело понятное: раз в Японии бывал, музеи посещал и центры культурные, да ещё и говорить по японски можешь, и японских классиков в первоисточниках читаешь, да ещё Китай в придачу в монографии упомянул — какие ещё доказательства нужны? Ясное дело – шпион и враг народа, самый наизлейший. А значит, бей его ногами, ату – его!
Пытали его нещадно – есть прямые свидетельства, есть фамилии мучителей: мы не будем их тут называть. Сами заключённые возмущались, негодовали, подкармливали его — ведь ум великий, достояние национальное – нельзя его ногами по почкам, человек он хороший, «ошибочный». В ту пору, следует знать, «ошибочными» называли понапрасну, ошибочно осуждённых, посаженных или расстрелянных – чаще всего уже расстрелянных – после чего следственные органы обходились короткими почтовыми извинительными записками, где в одной строке шла скупая просьба извинений, а в десяти последующих — категоричное пожелание лишнего не болтать во избежание аналогичной участи.
Но Николаю Конраду сильно повезло – уж очень много хлопотали о нём коллеги по науке, и зарубежные, и отечественные. И снизошли к нему судеб вершители: из десяти четыре года отсидев, он был освобождён. Его не реабилитировали, нет, но как бы простили, и словно даже извинились: в 1945 году наградили Орденом Ленина за выдающиеся научные труды. А в 1954 году удостоили и вторым Орденом Ленина – за великие заслуги перед Отечеством, а чуть позже – Государственную премию СССР дали. А сколько званий, признаний, достижений – академик, доктор филологических наук, переводчик, востоковед, торжественно награждённый Орденом Восходящего Солнца от благодарного правительства Японии — впору памятник ставить. В другой стране и поставили бы – но только не у нас: у нас, спасибо, что не расстреляли нечаянно – и то великое везение. Как тут не вспомнить поэта Дементьева и его строки, от которых никуда ни денешься:
И только ты, страна полей,
предпочитаешь сдуру,
Делам своих богатырей
С них содранную шкуру…
Это о нас, о России, увы… Утешимся, быть может, словами великого Александра Суворова: «Если бы мы не погибали, мы бы погибли…». Надо ли говорить, что применительно к России это вовсе не словесный оборот, а тысячекратно, железом и кровью, утверждённая истина. Да и не просто истина, а пожалуй, и сама Жизнь, Судьба, Евангелие в одной строке, где и рок наш, и неизбежность, и предназначение…
В лице Н. И. Конрада отечественное востоковедение приобрело уникального специалиста. Продолжают выходить и не залеживаются на прилавках новые издания его трудов. А его знаменитая книга «Запад и Восток», где представлены интереснейшие исторические параллели в культурах двух континентов – это целое явление, титанический труд, самоотверженный подвиг исследователя. А «Большой японо-русский словарь» в редакции Николая Иосифовича – поистине мировое достижение, по широте представленного в нём материала до сих пор не превзойденного.
Таков наш земляк, уроженец Жуковки – Николай Иосифович Конрад: величина, талант, прославивший и свою малую родину, и всю Россию — по полному праву гордиться нам надлежит людьми такими.
Нельзя не сказать и о супруге его, Наталии Исаевне Фельдман-Конрад, филологе-японисте, переводчице, авторе самоучителя японского языка, бывшей студентке его университетского курса, ставшей ему и помощницей, и единомышленницей в науке.
…Умер Николай Иванович в Москве, в 1970 году, в возрасте 79 лет. Наталия Исаевна пережила его на три года – они теперь вместе лежат на Новодевичьем кладбище… На могиле весной пышно расцветают белые хризантемы – их любимые цветы…
Автор — Николай Логвинов
На снимке: Н.И.Конрад (в центре) с супругой и коллегой по работе.
Редакция благодарит историка-краеведа Николая Ивановича Русакова за материалы, использованные при подготовке публикации.