Холодный ветер с Невы
Ветеран труда, отличник профтехобразования, множества почётных грамот, благодарностей и ценных подарков достойный обладатель… Человек уважаемый, разносторонний, талантливый – Полина Фёдоровна Винокурова: к сожалению, давно уже нет её – скоропостижно скончалась, от инфаркта. А ведь как разрослось их древо родовое – шестеро внуков, восемь правнуков, двое праправнуков… Вот бы посмотрела Полина Фёдоровна, порадовалась…
Более четверти века посвятила она преподаванию профессиональных дисциплин, и львиная доля учительского стажа приходится на Жуковское СПТУ-33, где Полина Фёдоровна вела курс по практическому изучению сельскохозяйственных машин, комбайнов и механизмов. В этом же училище работал – мастером производственного обучения — и муж её, Дмитрий Степанович – бывший фронтовик, старший сержант, до Берлина дошёл… Вместе они, в 1953 году, прибыли, по направлению в Жуковку: училище, тогда ещё школа механизации, только – только на ноги становилось, а они — перспективные специалисты, с опытом работы: очень такие люди нужны были.
…Мы беседуем с их дочерями, Татьяной и Надеждой — здесь, в старом родительском доме, который они очень берегут, обустраивают и продавать не собираются. Мама так завещала – никогда не расставаться с отчим кровом, не предавать очаг семейный, ибо его заветное тепло добром и душевным покоем человека бережёт — согревает. И старшая сестра Людмила, и брат Николай полностью поддержали совет родственный – дом сохранить.
…Неумолимо уходит время, годы и жизни отрешённо отсчитывая, отметины глубокие оставляя на судьбах людских… Умер папа, отошёл в мир иной и брат Николай. Остались три сестры родные — Людмила, Надежда, Татьяна. Между собой дружны, доброжелательны, всё у них ладом и миром. Соберутся вместе, самовар поставят — и семейный фотоальбом рассматривают, родителей вспоминают – маму особенно… Необыкновенная была у них мама – на гитаре играла, песни пела, стихи сочиняла – особенно любила лиричные, задумчивые, чуть грустные мотивы… Дом, хозяйство – и хозяйство немалое – всегда сообща обиходили. И отдохнуть умели — походы в лес, в парк, на речку, поездки в город, дочкам радостные обновки… Затейницей мама была, рассказчицей увлекательной – сколько всяких историй – светлых, смешных, весёлых — знала, вспоминала и передавала артистично… Хохотали, бывало, до слёз – где они теперь, те минуты искреннего, настоящего, ничем не замутнённого, безоблачного, безоглядного счастья?
…Мама всегда неохотно вспоминала бытность свою в Ленинграде военного времени. Блокадном Ленинграде. Почти ничего не говорила. Никогда. Только уж потом, когда выросли дочки, стала рассказывать что-то: понемногу, отрывками, фрагментами, эпизодами — словно из острых осколков картину складывала…
…Незадолго до войны, в 1940 году, Полина поступила в Ленинградский сельскохозяйственный техникум. Жила в семье старшей сестры Марии, в большой квартире на Выборгской стороне. Когда грянул июль сорок первого, муж Марии, пехотный офицер, ушёл в расположение части, и больше никогда не вернулся — пропал без вести на Лужском оборонительном рубеже. Мария успела уехать с детьми на Большую землю, в Брянскую область, а юная Полина – исполнилось ей тогда 19 лет – осталась в Ленинграде. Так получилось.
…О том, как умирал город, о жизни и смерти измученных ленинградцев, для которых в блокадном голоде было уже не понятно, что лучше — жизнь или смерть, о каждодневных и еженощных бомбёжках, обморочных галлюцинациях и окоченевшей на морозе стограммовой хлебной пайке известно нам из множества и множества документальных свидетельств. И от этих свидетельств, этих знаний до сих пор веет невероятной, неистребимой жутью. А ведь всё это она испытала на себе – девятнадцатилетняя девушка с кровавыми мозолями на руках: круглосуточно, посменно, ленинградцы копали вдоль городских окраин противотанковые рвы, устанавливали бетонные надолбы. Приходилось Полине Фёдоровне и на крышах многоэтажных домов по ночам дежурить — зажигательные бомбы гасить. И целыми артелями гробы мастерили – безостановочно. Гробов много требовалось – стучали и стучали молотками, стучали и стучали… До конца жизни она стук этот помнила…
А скрип полозьев среди уличных сугробов? На санках, больших и совсем детских, везли воду из Невы, везли умерших и больных, тащили дрова и разные вещи. Каждый день в блокадную зиму старики и дети умирали сотнями… Многие горожане бродили в поисках «угла» потеплей, и за каждым неотступно следовала мысль — «дойти бы хоть куда- нибудь, не упасть и не умереть прямо здесь, на ледяной дороге, или на том мосту, возле чугунной решётки…». Вон старушка в разбитых валенках, шла – шла, и остановилась, как будто наткнулась на что-то, и вдруг осела, медленно завалилась боком в сугроб, как-бы прислонилась к нему. Больше ей не встать – добил голод… А чуть приглядеться – и не старушка это вовсе, а средних лет знакомая женщина, просто высохла вся от истощения, в мумию превратилась… Страх ледяными иголками душу пронзал: “А если и я вот так, в сугроб воткнусь и окоченею? Куда отвезут меня – на Охтинское кладбище или Успенское? А как же родные – узнают ли, разыщут ли? Да и где они, родные? Живы ли они сами?”
От таких мыслей, и от того, что на фоне прогрессирующей дистрофии в голове стоял лёгкий неумолчный звон, и тело стало невесомым, не своим, почти несуществующим, Полине явственно казалось, что она уже умерла. И было ей как-то странно – хорошо в такие минуты. Жестокий голод, безмерная усталость – всё существо молило о пощаде. И вот всем страданиям, которым не найти уже «ни меры, ни названья, ни сравненья», пришёл бы конец. Пришло бы избавление. Почти убитое тело сдавалось, а вот душа… А душа — молодая, отчаянная — криком кричала: «надо жить, надо жить, надо жить…».
…Полине повезло – прежде чем упасть в тяжёлый обморок, успела подняться в квартиру, шагнуть за порог, и, схватившись за притолоку в прихожей, постоять секунду… Потом опрокинулась в долгую тьму…
Её успели спасти, вынесли из дома, отправили машиной на Ладогу – колонна увозила больных и раненых на материк, вглубь страны, на Большую землю, по озёрному льду – знаменитой «Дороге жизни»: шёл январь сорок третьего года. В пути вереница грузовиков подверглась жестокому обстрелу с воздуха. К счастью, обошлось без большой крови – наши зенитчики шквальным заградительным огнём не дали развернуться фашистским стервятникам. Но Полину ранили, в ногу, пуля прошла навылет. Так что к предсмертному истощению девушки добавилось ещё и пулевое ранение – очень пришлось потрудиться её ангелу-хранителю, чтобы всё–таки вытащить свою подопечную с того света… Она, правда, ничего не чувствовала, не видела, не знала – с самого Ленинграда без сознания была. Только в Тамбове очнулась, в госпитале.
…Целая жизнь прошла с той далёкой поры… Детям и внукам остались воспоминания… Нашему поколению вряд ли постижимо, как это на 125 – 250 грамм хлеба в сутки люди выживали. Оказывается, выживали. И не просто выживали, а ещё и работали на заводах, выпускали боеприпасы, возводили земляные укрепления, дежурили по городу, гасили фашистские бомбы… По сути, ленинградцы сражались, держали свою оборону – более двух лет блокады. Умирали, но не сдавались – и город жил, и выжил, выстоял, и вышел победителем.
…Летом 1974 года Полина Фёдоровна побывала в Ленинграде. Вместе с дочерью. Цветущий город, солнечный день, величие Исаакиевского собора, пылающий на солнце шпиль адмиралтейства… Но с Невы дул холодный ветер – всё тот же холодный ветер, который будто возвратился — и в прошлое душа оглянулась… И предстал в глазах тот далёкий, измученный город, и сиротливые фигурки невесомых людей на пустынных улицах, и зияющие, словно застывшие в крике, чёрные глазницы окон… Да и много ли времени прошло: тут каждый камень ещё полон той болью, неимоверных страданий дух ещё не выветрился из этих переулков…
В какой-то момент Полина Фёдоровна испугалась, что вот – вот потеряет сознание… Спасибо, дочка рядом была. …Слишком велика волна воспоминаний, слишком горечи много в ней… Да и нужно ли воскрешать этот груз, травить переживаниями и без того истрёпанное сердце?
А всё-таки нужно! Хотя бы в благодарность жизни, которая улыбнулась ей тогда и благословила будущим…
Автор — Николай Логвинов.
