«Слушай сердце своё»
Энергичен, бодр, любознателен – без малого 90 лет ему. Едва ли биографию следует пересказывать — куда лучше тот случай счастливый улыбчиво вспомнить, который каждому, пожалуй, в жизни однажды даётся, но не всякий, увы, способен увидеть его, понять, разгадать, уберечь, как нечто свыше щедро преподнесённое. А чуть промедлишь, проморгаешь — и, глядь, упорхнула, растворилась, будто сотканная из воздуха, удача, и уже не воротишь её: не любит назад возвращаться.
Но Евгению Ивановичу Иванову, уроженцу Жуковки, посчастливилось: не упустил он, заметил, угадал вовремя ту самую звёздочку, ставшую для него истинно путеводной, ибо как путеводной её не назвать, если увлечение — неожиданное и удивительное, как некое откровение — очень скоро стало для него не просто увлечением, а возросло до масштабов большого открытия, как-бы явившись реальностью иного видения, всего сущего невероятного восприятия, а самое главное – доселе незнаемого восприятия себя: всё вокруг словно заиграло какими-то особенными, невероятным, только его взору доступными красками…
В сорок с небольшим, в году, примерно, 1967-м, перед ним распахнулись ни с чем не сравнимые, чарующие, загадочные, необозримые горизонты художественной фотографии. А началось очарование удивительно просто, нечаянно, ненароком: с той самой мелочи, которую ни за что и никогда предсказать невозможно и которая именно поэтому называется драгоценной.
В ту пору они с женой квартиру в Москве получили, на Краснохолмской набережной, на левобережье Москвы-реки. По выходным обязательно малые путешествия совершали: Звенигород, Царицыно, Колом-на… Любили Подмосковье – столько в нём старины заповедной, загадочности, исконного духа русского. А в тот памятный августовский день пришли в музей Василия Тропинина, что близ Большой Ордынки. Портретная галерея, девятнадцатый век – как раз музейная экспозиция новыми картинами и гравюрами пополнилась. Люди, лица, князья, купцы, кружевницы — они будто говорили с тобой, о судьбе своей рассказывали…
Когда возвращались обратно, полистал в трамвае буклет, с выставки. И нашёл в нём, выхватил взглядом, слова, которые, признаться, и у самого давно в душе таились, да как-то не умел он, да, пожалуй, и не решался почему-то их смысл распознать, задуматься, вникнуть. А прочитал в проспекте о том, что “русский художник Тропинин был наделён даром совершенно особенного, уникального письма: невероятно лёгкими, незаметными, неуловимыми, почти незримыми штрихами он явственно передавал и характер, и привычки человека, и даже судьбы его особые приметы: он как-бы оживлял портрет, поселял в нём душу”.
Не на шутку взволновался Евгений Иванов — “вот бы и мне так научиться: улавливать в фотографии некую «изюминку», чтобы дышала картинка, пульсировала, всеми гранями переливалась, и чтобы с тобой перекликалась доверительно…”.
Стал он с того дня признанных фотомастеров портретные альбомы изучать, пытаясь хоть приблизительно постичь — угадать мастерства их тайну, методы секретные, приёмы специальные. Часами в фотографии вглядывался, до рези в глазах. И так, и этак вертел репродукции, стараясь «выведать» у них что- то такое, чему и сам названия придумать не мог.
— Промучился долго, безответно, пока однажды, после очередного кромешного дня бесплодных поисков “чуда”, как я это называл, посетило меня озарение спасительное: а ведь нет, на самом деле, никаких секретов, и искать ничего не надо, — улыбается Евгений Иванович. — Потому-что это просто данность, индивидуальная одарённость, талант, который не наработаешь, не «накачаешь», как спортсмен мускулы. Если не дано тебе – смирись и живи спокойно, а коль присутствует Божья искорка, то радуйся, слушай своё сердце и безоглядно верь первому впечатлению. Хоть и принято считать, что первое впечатление может быть обманчивым, но сколь могу свидетельствовать, согласуясь с жизненным опытом, то мнимыми, предательскими становятся как раз сомнения и безмерные мудрствования наши.
— Я не знаю, как удаётся мне “поймать” характерность своих персонажей, но люди мне искренне интересны, — интересна их неодинаковость, их движения, выражения лиц, выражения глаз, их улыбки и задумчивость. Это как большой паноптикум, невероятный и нескончаемый, и мне нравится его видеть, быть в нём, и всё принимать с благодарностью. Портретная съёмка накрепко вошла в мою жизнь, стала, как говорят, второй натурой и, по сути, второй профессией, которая, наверное, вполне могла бы стать первой и единственной в ту далёкую – далёкую мою бытность. Но сложилось так, как сложилось, и я, разумеется, ни о чём не жалею.
…1969 год. Московский научно-исследовательский институт систем связи и управления, где Евгений Иванович — ведущий инженер. В журнале «Советское фото», который, понятное дело, был его любимым чтивом, увидел пошаговую схему обустройства компактной, недорогой фотолаборатории. И загорелся мыслью, взялся энергично, убедил руководство, и очень скоро собственноручно оборудовал превосходный фотографический кабинет, удобный, комфортный, где всё было продумано до последней мелочи. И потом часто, во внеурочное время, засиживался до поздна в своей “мастерской”, готовил реактивы, экспериментировал, оформлял альбомы.
А дальше судьба сюрпризом удивила: на целых три года, с 1972 по 1975-й, Евгений Иванович вошёл в штатный состав одного из боевых ракетных катеров в Феодосии, чуть позже – в Севастополе. К тому времени он успел закончить вечерние курсы кинооператоров, уверенно владел аппаратурой, и в качестве кинофотодокументалиста был призван на малый ракетный корабль «Овод», где были установлены новейших моделей скорострельные башенные пушки: работу этих орудий, их эффективность и результативность оператору Иванову и надлежало детальнейшим образом запечатлеть. Надо ли говорить, с поставленной задачей он справился на “отлично”..
А командиром того корабля оказался жуковский земляк, капитан 3 ранга Иван Иванович Матюшин, родственники которого ещё до недавнего времени жили здесь, в Жуковке, но теперь никого не осталось: кто-то умер, кто-то в Москву переселился. Такие дела.
…Вспоминает Евгений Иванович своё сотрудничество с московскими печатными изданиями: его сюжетные снимки приветствовались редакторами. Умел он к фотографии и подпись интересную сделать, так что гонорары ему платили охотно. А когда набралась подходящая сумма, купил себе хороший габардиновый костюм, а жене — кримпленовый отрез на платье. Как обрадовалась тогда Нина Антоновна!.. Её образ приходит со слезой невозвратной потери — умерла два года назад. Похоронена в Москве.
— А родители мои тут лежат, в Жуковке. Так что один я остался, как перст — детей у нас с Ниной не было. Думаю теперь насовсем в Жуковку переехать, чтобы, значит, на малой родине дней остаток дожить, и в землю родную по-сыновьи лечь, когда час последний наступит…
…В домашнем архиве Евгения Ивановича – тысячная коллекция превосходных фотопортретов, каждый из которых будто говорит с нами… У Мастера есть то редкостное зрение, о котором он когда-то самозабвенно мечтал, и которое столь восхищённо открыл в себе — в той, своей, почти ушедшей в небыль, летней, молодой Москве. В творческом активе Евгения Ивановича – фотовыставки в самой столице, а также в Брянске, Жуковке, публикации снимков в журналах «Огонёк», «Смена», “Юность”. Немало, кстати, в его активе и пейзажных работ. Всегда говорил: «Душу природы понять, почувствовать надо…». И, кажется, ему это удалось — проникновенно, тонко, искренне.
Николай Логвинов,член Союза журналистов России.
